– Надвигается дождь с грозой, – сказала она, обращаясь к мисс Анни.
– Похоже на то, – ответила та.
Миссис Кротти открыла дверь и повела нас вереницей в переднюю кухню, находящуюся в полуподвале. Мистер Ханафин с частью багажа в руках замыкал шествие.
Мистер Коллопи сидел за кухонной плитой в каком-то странно перекрученном, съежившемся тростниковом кресле; маленькие красноватые глазки снизу вверх глядели на нас поверх стальной оправы очков, голова была наклонена вперед, видимо с целью придать взгляду особую пристальность. Огромную макушку устилали клочья длинных седых волос. Вся область рта была скрыта неопрятной щеткой темных усов с выцветшими концами, а сходящий на нет подбородок соединялся с жилистой шеей, которая исчезала в белом целлулоидном воротничке без галстука. Не поддающаяся описанию одежда болталась на тощей низкорослой фигуре. Ноги были обуты в большие башмаки с развязанными шнурками.
– Святые угодники, – сказал он бесцветным голосом, – вы прибыли очень рано. Доброе утро, Ханафин.
– Доброе утро, мистер Коллопи, – ответил Ханафин.
– Анни, Слава Богу, управилась со всем надлежащим образом, – сказала миссис Кротти.
– Сама теперь удивляюсь, – ответила мисс Анни.
– Можете мне не верить, мистер Коллопи, – поклонился мистер Ханафин, – но я никогда не видел, чтобы вы выглядели так хорошо. Не знаю уже, чем вы тут занимались, но у вас даже появился легкий румянец.
Мы с братом посмотрели на дряблое, серое лицо мистера Коллопи и переглянулись.
– Ну, мои дорогие, вам же прекрасно известно, – сказал мистер Коллопи, – я никогда не считал, что тяжелая работа может повредить кому бы то ни было. Ханафин, положите пока багаж в заднюю комнату. Итак, миссис Кротти, вы уверены, что эти два гоблина вне опасности? От тех прекрасных обедов, что впихивала в них Анни, они не отощали, это факт.
– Похоже на то, – ответила мисс Анни.
– Умоляю, представьте мне их, будьте так любезны, миссис Кротти.
Мы вышли вперед и громко назвали свои имена. Не поднимаясь с места, мистер Коллопи застегнул пуговицу на воротничке кофты брата, затем торжественно пожал нам обоим руки. Достав из кармана жилета две монеты по одному пенни, он одарил ими каждого из нас.
– Я кладу в ваши руки бренные ценности, – сказал он, – и в то же время дарую свое благословение вашим душам.
– Спасибо за бренные ценности, – сказал брат.
– Манус и Финбар – прекрасные имена, прекрасные ирландские имена, – сказал мистер Коллопи. – По-латыни Манус означает большой[2]. Запомните это. Выражение «Ecce Sacerdos Manus»[3] вошло в католический требник, вот почему имя Манус столь возвышает дух. Ах! Но Финбар[4] – самый настоящий ирландец, ведь так звали святого из графства Корк. Вдаль и вширь распространял он Евангелие многие тысячи лет назад. Воздадим ему благодарность за все, поскольку я верю, он умер от голода, не вынеся тягот поисков на некоем острове на реке Ли ниже Куинстауна.
– А мне всегда говорили, что святой Финбар был протестантом, – фыркнула миссис Кротти. – Вы все перепутали. Один Бог знает, как кому-то могло прийти в голову дать подобное имя бедному ребенку.
– Чушь, миссис Кротти. Его сердце принадлежало Ирландии, но дух его – Папе Римскому, Что там торчит из багажа, Ханафин? Метлы или совки, или что-то еще?
Мистер Ханафин, вновь появившийся в комнате с очередной порцией багажа, перехватил взгляд мистера Коллопи, брошенный на один из узлов.
– Клянусь, мистер Коллопи, – ответил он, – это вовсе не метлы и чертовы совки. Это клюшки для херлинга[5]. Из графства Килкенни, лучшие во всей ирландской земле, даю слово.
– Рад слышать это. С продуваемых всеми ветрами берегов Нора, не так ли? Сколько прекрасных ударов по мячу нанес я собственноручно в давно минувшие юношеские годы! В те дни, парень, я мог провести мяч и забить его в ворота от середины поля.
– Ну, не удивительно, что вы никогда не говорите о вашем суставном ревматизме, – холодно сказала миссис Кротти.
– Зато это делаете вы, миссис Кротти. Это была прекрасная мужская игра, и я не стыжусь всех тех ран, которые получил тогда и от которых теперь вынужден страдать. В те дни ты ни черта не стоил, если не был игроком в херлинг. Кардинал Лог – игрок в херлинг и одновременно – наш ирландский оратор, уважаемый Папой и народом. А вы играете в херлинг, Ханафин?
– В моей части страны, в Тинахели, мы увлекались футболом.
– Соблюдая Гэльский кодекс Майкла Кьюсака, я надеюсь?
– О, конечно, мистер Коллопи.
– Отлично. Естественная игра для местных жителей. Мы с отцом навидались молодых болванов, только что вылезших из своих клоповников и уже играющих до изнеможения в этот новомодный гольф там, на Бычьем острове[6]. О Боже, это вообще не игра.
– О не сомневаюсь, в Дублине вы всегда найдете этих светских выскочек, – сказал мистер Ханафин. – Они готовы носить нижние рубашки, если увидят в парке наверху английских военных, играющих в таких рубашках в поло. Ни стыда, ни совести, будь я проклят.
– И мы еще говорим о Гомруле, – заявил мистер Коллопи. – Подумать только! Если мы позволяем, чтобы наше общественное мнение определялось этими болванами с Бычьего острова, то мы достойны Гомруля не больше, чем чернокожие в Африке.
– Сидите уж, – сказала миссис Кротти. – Чай уже заварился, Анни?
– Вроде как, – ответила мисс Анни.
Мы сели за стол, а мистер Ханафин вышел, обдав нас напоследок ливнем благих пожеланий.
Я чувствую, настало время кратко охарактеризовать всех упомянутых выше персон и рассказать о наших родственных отношениях. Мистер Коллопи был сводным братом моей матери и, следовательно, моим сводным дядей. Он был женат дважды, и мисс Анни являлась его дочерью от первого брака. Миссис Кротти была его второй женой, но ее никогда не называли миссис Коллопи, почему – не знаю. Возможно, она сохранила имя своего первого мужа из любви к его памяти, а возможно, поступала так просто потому, что выжила из ума. Более того, она всегда называла своего второго мужа на официальный манер – мистер Коллопи, и он также звал ее миссис Кротти, по крайней мере в присутствии посторонних. Не могу сказать, как у них бьшо принято обращаться друг к другу наедине. Недоброжелатель мог бы заподозрить, что они не были женаты вовсе и миссис Кротти была любовницей или содержанкой, хотя это бьшо совершенно немыслимо, принимая во внимание особое уважение мистера Коллопи к церкви, к ее доктринам и догмам, а также его давние дружеские отношения с немецким священником с Лисон-стрит, отцом Куртом Фартом S. J.[7], с которым он часто виделся.
Вот я и дал, как обещал, все возможные пояснения, впрочем, вовсе не претендуя на то, что полностью осветил ситуацию или сделал ее более понятной.
Годы жизни в нашей семье, атмосферу которой лучше охарактеризовать словом «мертвая», медленно тянулись друг за другом. Моего брата, который был на пять лет старше меня, отдали в школу первым. Однажды утром он вместе с мистером Коллопи отправился на свидание с настоятелем школы Христианских Братьев на Уэстленд-роу. Брат, наверное, думал, что это всего лишь ознакомительный визит, но когда мистер Коллопи вернулся, он вернулся один.
– По Божьей воле, – объяснил он, – стопы Мануса утвердились сегодня на первой ступени лестницы учения и достижений, на вершине которой маняще сияет одинокая звезда.
– Несчастный мальчик не позавтракал, – пронзительным голосом сказала миссис Кротти.
– Вы могли бы сообразить, миссис Кротти, что Бог позаботится о нем, так же как Он заботится о птичках небесных. Я дал пацану двухпенсовик. Брат Краппи сказал мне, что мальчики могут обзавестись пакетом раскрошенных бисквитов за один пенни в парикмахерской, расположенной выше по улице.
– А как насчет молока?
– Вы что, из ума выжили, женщина? Вы же сами знаете, черт побери, как вам приходилось заставлять его пить молоко здесь, в этой кухне. Он считает молоко ядом, точно так же, как вы считаете ядом каплю солода. Это навело меня на мысль... мне кажется, я заслужил выпивку. Где мой кувшин?
Брат, который по прошествии времени стал более скрытен, не часто делился со мной впечатлениями о своем новом положении; исключением была реплика: «школа – Содом». Мой черед пришел раньше, чем я того ожидал. Однажды вечером мистер Коллопи спросил меня, где утренняя газета. Я протянул ему первую попавшуюся под руку. Он вернул ее обратно.
– Сегодняшняя утренняя, я тебе сказал.
– Я думал, это сегодняшняя.
– Ты думал? Ты что, читать не умеешь, парень?
– Ну... нет.
– Всемогущий Боже, с состраданием смотрящий на нас с небес! Ты хоть понимаешь, что в твоем возрасте Моц Арт написал четыре симфонии и Бог знает сколько замечательных песен. Поганый Нини давал сольные концерты на скрипке перед королем Пруссии, а Иоанн Креститель странствовал по пустыне, не имея на обед ничего, кроме проклятой саранчи и дикого меда. Есть в тебе хоть капля стыда, парень?
